Вопрос возможного вступления Узбекистана в Евразийский экономический союз (ЕАЭС) неожиданно стал предметом довольно жарких дискуссий в узбекской экспертной среде и блогосфере после заявления спикера Госдумы РФ Валентины Матвиенко о том, что «Президент Узбекистана принял решение, и сейчас прорабатывается вопрос о присоединении Узбекистана к Евразийскому экономическому союзу». Было вполне ожидаемо, что мнения узбекистанцев разделятся на pro et contra.
Наиболее часто озвучиваемыми аргументами за вступление в ЕАЭС стали открытие Узбекистану доступа к единому экономическому пространству с его свободным движение товаров, услуг, капиталов и рабочей силы, а также улучшение условий пребывания и работы в России и Казахстане многочисленных узбекских трудовых мигрантов.
В свою очередь основным аргументом против вступления стало опасение, что более мощные российские, казахстанские и белорусские компании попросту захватят узбекский рынок, вытеснив средних и мелких производителей, что нанесет удар по экономике РУз, лишив ее множества рабочих мест. Противники ЕАЭС указывают и на политический аспект, считая, что организация станет новой версией Советского Союза, а также членство Узбекистана в ней негативно скажется на его отношениях с Вашингтоном и Брюсселем, принимая во внимание сохраняющиеся сложные отношения России и Запада вокруг Крыма и конфликта на востоке Украины.
Аргументация сторон в ходе разворачивающейся дискуссии понятна, и ее можно принять или отвергнуть в зависимости от личных предпочтений. Однако, на наш взгляд, дискуссии можно придать и несколько иной характер, если рассмотреть вопрос целесообразности вступления в ЕАЭС с точки зрения долгосрочных целей развития Узбекистана, которые должны стать критериями оценки.
Для определения критерия, который должен дать ответ на вопрос о целесообразности или нецелесообразности вступления Узбекистана в ЕАЭС, прежде всего, необходимо определиться, какой тип экономики мы планируем строить. Предложение об определении «типа экономики» в качестве критерия объясняется тем, что ЕАЭС является межгосударственным экономическим объединением.
Пока, как представляется, вопрос с типом экономики остается открытым. В Стратегии действий по пяти приоритетным направлениям развития Республики Узбекистан в 2017-2021 годах указываются «развитие и либерализация экономики». Это дает основание предполагать, что конечной целью либерализации должно стать появление либеральной экономики. Однако «либеральная экономика» не представляет собой «тип экономики», который определяется типами используемых технологий и знаний и выпускаемой на их основе линейки товаров и услуг.
К примеру, одни и те же или близкие типы технологий в свое время использовались как США – либеральной/капиталистической экономикой, так и Советским Союзом, представлявшим собой социалистическую экономику. Примером сегодняшнего дня могут служить либеральные США и не совсем либеральный Китай, которые выступают основными конкурентами в гонке за лидерство в Четвертой промышленной революции. Китай имеет специфическую модель экономики, в которой управление экономической деятельностью осуществляется на трех уровнях: уровень обязательного планирования; уровень индикативного планирования, на котором централизованное планирование экономических результатов осуществляется косвенно; и уровень, на котором регулирование осуществляется рыночными силами.
В случае Узбекистана, до тех пор, пока всесторонне не будет определен тип строящейся экономики, будет весьма сложно точно определить все аспекты целесообразности или нецелесообразности вступления в ЕАЭС. Очевидно, что в случае решения страны строить экономику на принципах и технологиях Четвертой промышленной революции, будет работать одна логика при оценке целесообразности вступления в ЕАЭС, а в случае сохранения нынешнего типа экономики – несколько иная.
Между тем, вне зависимости от того, будет ли Узбекистан вступать в ЕАЭС или нет, правительству в любом случае придется определяться с будущим типом экономики, поскольку без качественного изменения экономического базиса невозможно будет коренным образом улучшить экономические показатели.
Одними из индикаторов необходимости качественного изменения базиса могут служить объем и структура экспорта. По данным Госкомстата Республики Узбекистан, в 2016 году экспорт составил 8,974 млрд. долларов, в 2017 г. – 10,079 млрд. и в 2018 г. – 11,224 млрд. Рост экспорта есть, но в целом его объемы остаются крайне незначительными. Для сравнения: такая небольшая развивающаяся экономика как партнер ЕАЭС по зоне свободной торговле Вьетнам экспортировал в 2018 году продукции на 290,4 млрд. долларов.
В структуре узбекского экспорта 2018 г. основная доля пришлась на драгоценные металлы и камни (3 млрд. долл.), минеральные продукты (2,882 млрд. долл.), текстиль и текстильные изделия (1,547 млрд.), продукты растительного происхождения (0,984 млрд.), недрагоценные изделия и продукцию из них (0,8 млрд.), пластмассы и изделия из них (0,458 млрд.), продукцию химической промышленности (0,432 млрд.), машины и оборудование (0,147 млрд.).
Вполне очевидно, что при подобной структуре экспорта, где машины и оборудование составляют незначительную часть, а современные высокотехнологические товары и услуги практически отсутствуют, ожидать резкого увеличения доходов не приходится. Как показывает мировой опыт, переломить ситуацию можно только посредством увеличения производства и экспорта продукции с высокой добавленной стоимостью. Это наглядно демонстрирует мировая тенденция по выходу высокотехнологичных компаний ряда стран в лидеры по капитализации и объемам выручки, которую раньше безоговорочно занимали сырьевые компании. Так, выручка южнокорейской Samsung в 2018 г. составила в 219,34 млрд. долларов, а американской Apple – 260 млрд. долл.
Таким образом, Узбекистану, чтобы решить проблему наращивания экспорта и изменения его структуры, необходимо будет находить новые технологические решения, которые бы обеспечили взрывной рост производительности труда, выпуск новых видов продукции, коренное изменение в системе квалифицированной рабочей силы и места страны в структуре глобальных поставок и производства добавленной стоимости.
Если же это не будет сделано и будущий рост экономики Узбекистана продолжит связываться большей частью с исчерпавшей себя моделью, то рано или поздно произойдет столкновение с целым рядом вызовов, влияние которых все больше ощущается или будет ощущаться на экономике и безопасности.
Прежде всего, это демографическое давление. Население растет очень быстрыми темпами и уже перевалило за 33,7 млн. человек. Только за прошлый год оно выросло на 579,4 тыс. человек, т.е. теперь на увеличение численности населения на 1 млн. человек требуется менее 2 лет. Пока смягчение демографического давления осуществляется в значительной степени за счет внешней трудовой миграции, но она сильно зависит от состояния экономик стран-реципиентов. Любое серьезное ухудшение экономической ситуации в них будет вызывать возвращение больших масс мигрантов на родину и снижение объемов денежных переводов. Оба процесса будут оказывать связанное давление на национальную экономику и безопасность.
Давление ощущается по линии риска сокращения невозобновляемых природных ресурсов, свой вклад в усиление которого вносят и ресурсо- и энергонеэффективные технологии прошлого уклада. Первый звонок – это продолжающееся падение добычи нефти. В 2018 году, по сравнению с 2017 годом, она снизилась на 8,2% – до 746,4 тыс. тонн. Пока снижение добычи нефти в значительной степени компенсируется за счет добычи природного газа, но его запасы не бесконечны. По данным «Узбекнефтегаза», текущих запасов хватит на 20-30 лет. При этом компанией признается, что подтвержденные запасы природного газа в 2008-2018 годах сократились на 4%, а средний показатель замещения природных резервов природного газа за истекшие 5 лет составил около 70%.
Вызов идет со стороны водной проблемы, который генерируется использованием устаревших технологий и моделями развития, в первую очередь, в сельском хозяйстве. Согласно официальным данным, из 46 млрд. кубометров воды, используемой для орошения 3,2 млн. га земель, до полей доходит лишь 60%. По данным Всемирного банка, потери питьевой воды в Узбекистане в 2018 году составили 469 млн. кубометров, или 32% от общего объема произведенной питьевой воды. Масштабные потери воды происходят на фоне неблагоприятных прогнозов о будущей ситуации со снабжением водой региона Центральной Азии. Тот же Всемирный банк прогнозирует, что к 2050 году поток воды в бассейне реки Сырдарья может уменьшиться на 2-5%, а в бассейне реки Амударья — на 10-15%, что усилит дефицит воды. Это нанесет удар не только по сельскому хозяйству, но и по гидроэнергетике, поскольку продуктивность гидроэлектростанций к 2050 году в некоторых частях региона может снизиться до 20%.
Возрастающее давление будет идти и со стороны экологических проблем, которые будут напрямую влиять на деградацию почв, лесных и сельскохозяйственных угодий, на жизнедеятельность городов и здоровье граждан.
Частично решить вышеуказанные проблемы можно за счет ужесточения мер контроля, но фундаментальное решение, конечно, находится в сфере коренной смены технологической базы развития. Нужно отметить, что правительство уже стало предпринимать шаги на этом направлении, что показывают Концепции комплексного социально-экономического развития Республики Узбекистан до 2030 года и Стратегия развития сельского хозяйства Республики Узбекистан на 2020-2030 годы.
Данные разработки дают основание предполагать, что в качестве долгосрочного курса Узбекистана все же будет взят курс на смену экономической модели развития и построение типа экономики, основанной на принципах нового технологического уклада. Если это так, то тогда мы уже будем иметь базовый критерий, исходя из которого можно будет оценивать целесообразность вступления Узбекистана в ЕАЭС.
Между тем, выбор базового критерия всегда влечет за собой вопрос об источниках финансирования экономического и технологического перехода, а также о путях развития инновационной и научной базы, которые бы позволили не просто импортировать технику и оборудование, а создать собственную относительно независимую научно-технологическую матрицу, способную сделать страну полноценным участником процесса становления нового технологического уклада и получать выгоды от будущего перераспределения мирового богатства и влияния. Анализ данных вопросов сквозь призму ЕАЭС также может дать ответы относительно целесообразности вступления Узбекистана в эту организацию.
Итак, что может дать Узбекистану сотрудничество с ЕАЭС и Россией, как его ядром, с точки зрения нахождения источников финансирования для создания научно-технологической базы нового поколения и нового типа экономики? Очевидно, что в случае с ЕАЭС и Россией речь может идти о двух потенциальных источниках поступления финансовых средств – источниках прямого и опосредованного финансирования.
В качестве источника прямого финансирования можно рассматривать привлечение российских венчурных инвесторов, специализирующихся на высоких технологиях в промышленности, сельском хозяйстве и секторе услуг. Нужно отметить, что рынок венчурных инвестиций РФ намного более развитый, по сравнению с находящимся на начальной стадии формирования узбекским рынком, однако он все же остается достаточно небольшим, по сравнению с рынками США и КНР.
С 2013 года негативное влияние на активность российских венчурных инвесторов оказывают американские санкции, но, согласно совместному исследованию «Российской ассоциации венчурного инвестирования (РАВИ) и «Венчурного инновационного фонда» (ВИФ), в 2017 году, впервые за предшествующие 4 года, в РФ была отмечена позитивная динамика. В частности, прирост совокупной капитализации венчурных фондов составил около 8%, или 290 млн. долларов, а совокупный объем капитала действующих на рынке венчурных фондов увеличился на 8% и достиг 4 млрд. долл.
Очень активно на российском рынке венчурных инвестиций было государство (госфонды), которое обеспечило почти треть объема капитала всего рынка и более 20% от общего числа венчурных фондов. Также на рынке была отмечена тенденция диверсификации направлений инвестирования. В 2017 году произошло 21-процентное снижение объема инвестиций в сектор информационно-коммуникационных технологий, хотя он по-прежнему остается лидером с показателем 58% от общего объема инвестирования на рынке. Одновременно выросла доля сектора промышленных технологий – 22% от общего объема инвестиций, а также сектора биотехнологий – 7%.
Позитивная динамика роста сохранилась в 2018 г. Согласно исследованию «Российской венчурной компании», прошлый год стал годом продолжающегося выхода российского рынка венчурных инвестиций из застоя: инвесторы вложили в российские стартапы более 26,7 млрд. рублей (418,8 млн. долл. при курсе 63,74 рубля за 1 доллар США), или на 10,4 млрд. больше, чем в 2017 г. На рынке было заключено 275 публичных сделок. Наибольшую активность проявляли корпорации. Объем их вливаний вырос более чем в 7 раз, с 1,2 млрд. до 8,6 млрд. рублей (с 18,8 до 135 млн. долл.). Также выросло количество сделок на российском венчурном рынке с участием корпораций – с 23 до 47. Среди тенденций 2018 года можно отметить рост числа сделок в рамках акселераторов – 107 проектов (+35%, по сравнению с 2017 г.). Свои внутренние акселераторы открыли Сбербанк и «КамАЗ».
Таким образом, потенциал российских венчурных инвесторов представляется довольно высоким, хотя он все же серьезно уступает западным, но, тем не менее, его необходимо использовать, и вступление Узбекистана в ЕАЭС, в рамках которого осуществляется свободное движение капиталов, потенциально может обеспечить приток российских венчурных инвестиций, конечно, при условии, что в стране будет создана полноценная и транспарентная экосистема стартапов.
Если рассматривать ЕАЭС с точки зрения непрямого источника финансирования инновационного рывка Узбекистана, то здесь явным «плюсом» выступает совокупный размер рынка пяти стран союза – Армении, Беларуси, Казахстана, Кыргызстана и России. Численность постоянного населения ЕАЭС составляет 183,75 млн. человек при совокупном ВВП 1,81 трлн. долларов. Привлекательной для Узбекистана может быть политика ЕАЭС по заключению соглашений о свободной торговле, которые открывают новые рынки сбыта для стран-членов организации. В 2015 году было подписано соглашение с Вьетнамом, что позволило за три года нарастить товарооборот с 4,3 до 6,7 млрд. долларов. 1 октября 2019 г. было подписано аналогичное соглашение с Сингапуром, товарооборот которого с ЕАЭС сегодня составляет 4,4 млрд. долл. Ожидается создание ЗСТ с Ираном и подписание соглашений с Сербией, Индией, Египтом.
Между тем, основным вызовом для Узбекистана является вопрос о том, каким образом воспользоваться экономическими «плюсами» ЕАЭС и применять их как источники финансирования своего инновационного рывка и в целом для развития своей экономики, а также как защитить своего производителя.
Вполне очевидно, что вхождение Узбекистана в единое пространство свободного движения товаров и услуг вызовет приток более качественных и дешевых товаров из России, Казахстана и Беларуси, что потенциально может нанести удар по узбекским средним и мелким производителям, и это, как уже упоминалось, служит одним из аргументов противников вступления в ЕАЭС.
Судя по настрою стран-членов ЕАЭС, они намерены ускорить дальнейшую работу по дальнейшему устранению примерно 70 препятствий на пути свободного перемещения товаров, услуг, капиталов и рабочей силы. В частности, ими была утверждена «дорожная карта» по устранению изъятий и ограничений на внутреннем рынке ЕАЭС на 2018-2019 гг.
Это все говорит о том, что Узбекистану при вступлении придется принять существующие правила игры, а также тот факт, что в результате открытия своего внутреннего рынка многие национальные производители будут вынуждены уйти с рынка из-за более низкого уровня конкурентоспособности. Вместе с тем, данные вызовы не могут служить поводом для бездействия, поскольку всегда есть варианты реагирования на подобные вызовы и извлечения при этом дивидендов. Одним из подобных вариантов реагирования может стать подготовка стратегии трансформации национальной экономики с учетом вступления в ЕАЭС, которая бы, с одной стороны, содержала меры компенсаторного характера, а с другой – обеспечила бы вывод экономики на качественно новый уровень.
В качестве одной из мер можно было бы рассмотреть дальнейшее улучшение условий по привлечению прямых инвестиций из стран ЕАЭС и создание совместных предприятий с упором на производство новых видов товаров, которые могли бы найти свои ниши на пространстве постсоветских стран и государств, заключивших или планирующих заключить с ЕАЭС соглашения о свободной торговле, а также на рынках ЕС, КНР, США, стран Южной Азии и Ближнего Востока. Успешная реализация подобной стратегии могла бы компенсировать уход с рынка рабочих мест в результате закрытия неконкурентоспособных компаний, а также создать дополнительные рабочие места.
Пример Казахстана показывает, что вступление страны в ЕАЭС не только стало вызовам для местных производителей, но и обеспечило приток инвестиций из стран-членов ЕАЭС и рост количества совместных предприятий. По данным, приведенным министром национальной экономики Казахстана Тимуром Сулейменовым, приток инвестиций из стран ЕАЭС продолжает расти и по итогам трех кварталов 2018 г. он увеличился на 31% – с 941,5 млн. долларов до 1,2 млрд. долл. С большим отрывом впереди идет Россия, за ней следуют Беларусь и Кыргызстан. Согласно данным, приведенным начальником Управления департамента международной экономической интеграции Министерства национальной экономики РК Индирой Бейсекеевой, количество действующих совместных предприятий после начала функционирования ЕАЭС увеличилось в Казахстане на 67,4% и перешагнуло отметку в 10 тысяч.
Казахстанские эксперты отмечают различие в качестве инвестиций из России и ЕС. Если европейские компании предпочитают инвестировать в традиционных секторах, включая сырьевые, то отличительными особенностями российского инвестиционного присутствия в Казахстане являются более широкая диверсификация и участие в создании производств в новых или относительно новых для национальной экономики сферах, благоприятно влияющих на экономическую модернизацию и создающих условия для прогресса экономической структуры. В частности, российский капитал присутствует в машиностроении Казахстана, в том числе в автомобилестроении и других сферах транспортного машиностроения.
Что касается финансирования инновационного рывка в Узбекистане, то правительство могло бы создать благоприятные рыночные условия, при которых вновь создаваемым совместным предприятиям и иностранным инвесторам было бы выгодно инвестировать в узбекистанские стартапы, систему подготовки кадров, передовые научные разработки и «зеленые» облигации.
Если рассматривать вопрос целесообразности вступления Узбекистана в ЕАЭС с точки зрения современных знаний и технологий, необходимых для создания качественно новой базы развития национальной экономики, то здесь также вырисовывается ряд «плюсов» и вызовов. Однако перед тем, как начать оценку потенциала ЕАЭС в данном вопросе, необходимо отметить, что создание собственной технологической базы, как показывает опыт Японии, Южной Кореи, Китая и других стран с историей экономического успеха, традиционно проходит в три этапа. На первом этапе осуществляется импорт современных технологий и оборудования, но он должен идти в обязательной связке с импортом связанных с этими технологиями знаний (подготовка кадров, сотрудничество с научными центрами стран-производителей). На втором этапе идут создание совместных высокотехнологических производств и дальнейшее совершенствование научной базы. И на третьем – запуск собственных производств, опирающихся на национальную научную школу.
Среди стран, которые в настоящее время активно проходят через указанные три этапа, можно отметить Турцию и ее участие в программе производства американского военного самолета пятого поколения F-35. В программе участвуют 10 турецких компаний, ставших поставщиками деталей и электронных систем самолетов. Также они будут участвовать в техобслуживании двигателей. Можно также отметить Индию, которая совместно с Россией разработала сверхзвуковую противокорабельную ракету PJ-10 BrahMos.
Итак, в каких сферах ЕАЭС и его лидер в лице России могут предложить технологии и знания нового поколения?
Их несколько. В первую очередь, это передовые технологии атомной индустрии, в которой Россия является мировым лидером. Узбекистан уже подписал межправительственное соглашение о строительстве АЭС поколения 3+, которая будет оборудована реакторами типа ВВЭР-1200. Реализация проекта идет в связке с подготовкой кадров в сотрудничестве Московским инженерно-физическим институтом.
РФ является также лидером в космических технологиях и одним из ключевых участников разворачивающей гонки за освоение космоса, которая станет драйвером развития сотен технологических компаний и появления множества стартапов. Основными точками приложения ресурсов и знаний, согласно данным, приведенным руководителем направления «Космические технологии» Фонда «Сколково» Иваном Косенковым, будут три перспективных рынка. Во-первых, это рынок орбитального обслуживания (дозаправка, ремонт, утилизация и повторное использование космических средств), стоимость которого в ближайшее десятилетие достигнет 3 млрд. долл. Во-вторых, рынок орбитального производства, развитие инфраструктуры которого позволит обойти ограничения на размер полезных нагрузок ракет-носителей, запускаемых с земной поверхности. В-третьих, рынок использования внеземных ресурсов.
Москва усиливает свои позиции в сфере передовых военных разработок и по некоторым направлениям, таким как развитие гиперзвуковых ракет, военных самолетов пятого поколения, средств радиоэлектронной борьбы и ПРО, она находится в группе мировых лидеров. Передовые позиции РФ занимает в разработке наземных боевых роботов.
Сохраняется место России в группе стран-лидеров в области фундаментальной науки. Признаны достижения современной российской науки в области математики, теоретической и экспериментальной физики, физики элементарных частиц и плазмы, синтеза новых химических элементов, создания ускорительной и лазерной техники, термоядерной энергетики, радиоастрономии и др.
Все это, безусловно, делает привлекательным для Узбекистана сотрудничество с Россией. Однако многие критики вступления в ЕАЭС выдвигают контраргумент, что подобное сотрудничество в области передовых технологических и научных разработок Узбекистан может развивать и без вступления в ЕАЭС на двусторонней основе. На подобной двусторонней основе, по их мнению, может развиваться партнерство и с другими странами-лидерами в области высоких технологий.
Доля правоты в этом аргументе есть, но критики зачастую упускают из виду тот факт, что связка «технологии–знания» имеет не только экономическую и научно-образовательную природу, но и геополитическую, которая во многом определяет мотивы передачи технологий и знаний, и оказание помощи в развитии научно-технологической базы стране догоняющего развития. Это в свою очередь делает актуальным вопрос рассмотрения перспектив вступления РУз в ЕАЭС также сквозь призму геополитического измерения и понимания намерений и долгосрочных ожиданий России от вступления Узбекистана в этот экономический союз.
Если посмотреть на историю подъема современных технологических лидеров после Второй мировой войны, таких как Япония, Южная Корея и страны Западной Европы, то можно увидеть одну закономерность – их подъем был напрямую связан с вхождением в американскую геополитическую зону влияния. Это открыло им доступ к американской финансовой помощи и инвестициям, технологиям и знаниям, которые способствовали послевоенному восстановлению, созданию общего торгово-экономического пространства, давшему толчок глобализации. США предоставили союзникам доступ к своему потребительскому рынку, что стимулировало их производство и экспорт, а также зонтик безопасности, что позволило им экономить на военных расходах и уделять большее внимание развитию экономики. Конечно, США и американские корпорации и банки извлекали свои выгоды от геополитического лидерства, но это были в значительной степени взаимовыгодные отношения.
После распада Советского Союза и Восточного блока Вашингтон и его наиболее развитые западноевропейские союзники смогли взять под контроль страны Восточной Европы через реализацию схемы «вступление в НАТО как обязательное условие вступления в Европейский Союз». Говоря другими словами, это была чистая геополитика, которая позволила расширить американское влияние, в том числе и западную технологическую зону с центром в США.
Можем ли мы в этой связи говорить о проведении определенных параллелей с целями России в отношении ЕАЭС? Скорее да, чем нет. РФ с момента избрания президентом Владимира Путина в 2000 году проводит целенаправленную политику по восстановлению геополитического влияния и созданию собственной технологической зоны. Этот процесс продолжается до сих пор и еще очень далек от своего завершения. Москва заметно усилила свои политические и военные позиции во многих соседних странах и регионах, таких как Ближний Восток, она активно идет в Африку и Латинскую Америку. Однако российские стратеги понимают, что одного этого недостаточно. Чтобы сделать свои политические и военные позиции более прочными, России необходима своя торгово-экономическая, технологическая и валютная зоны влияния, которые бы обеспечили прочный фундамент для дальнейшего геополитического продвижения. И ЕАЭС, исходя из этих целей, можно рассматривать в качестве одного из инструментов создания подобного фундамента.
По подсчетам экономистов, для создания собственной технологической зоны сегодня нужен доступ к рынку объемом не менее 500 млн. человек. Пока у России чуть более 180 млн. чел. Возможное присоединение Узбекистана к ЕАЭС позволит увеличить число потребителей до 210 млн. чел. Если к союзу в обозримом будущем присоединится Иран с его 70 млн. потребителей, то это позволит выйти на отметку в 300 млн. потребителей.
В иранской экспертной среде уже рассматривается вопрос возможного присоединения страны к ЕАЭС, в случае если трехлетнее временное соглашение о свободной торговле покажет свою эффективность. Расширение числа потребителей позволит России также компенсировать своим компаниям рынки сбыта, которые они потеряли в результаты американских и европейских санкций.
Говоря о ЕАЭС, нужно обратить внимание на такой момент, что все страны-члены организации являются одновременно членами ОДКБ, что во многом повторяет структуру западного торгово-экономического и технологического поля, в котором членство в ЕС и доступ к рынку США часто сопровождаются или членством в НАТО, или наличием у страны статуса основного союзника США вне НАТО. Поэтому, как вполне закономерные, можно расценить слова В.Матвиенко о том, что «двери ОДКБ всегда открыты для Узбекистана. Но этот вопрос сейчас не стоит в повестке дня. И в законодательстве Узбекистана прописаны нормы, которые пока не позволяют включаться в такого рода союзы. Но я не исключаю, возможно, когда-то это станет в повестку дня. Пока этого вопроса в повестке дня нет, мы не обсуждали».
Отсюда выходит, что как в западном, так и российском случае, получение доступа к рынку, технологиям и знаниям, финансовым потокам во многом предусматривает совпадение долгосрочных целей в области безопасности и военного сотрудничества, что в итоге ведет к геополитическому союзничеству.
При проведении анализа проблемы «плюсов» и «минусов» от возможного вступления Узбекистана в ЕАЭС нужно также принять во внимание ситуацию на поле глобальной технологической геополитики, что позволит дать ответ на вопрос о вариантах выбора Узбекистаном научно-технологических партнеров при подготовке инновационного рывка. Фактически сегодня есть два игрока глобального уровня – США и западная технологическая зона, а также Китай. Третий значимый для Узбекистана игрок в лице России выступает игроком регионального уровня с некоторыми элементами глобального уровня. Они все являются конкурентами в рамках процесса построения своих технологических зон нового поколения.
Особенностью политики США по технологическому переходу является фокусирование на трех масштабных взаимосвязанных целях – ускоренное развитие собственной высокотехнологической экономики; трансформирование модели глобализации и структуры мирового производства и торговли; ограничение финансовых возможностей конкурентов в технологической гонке. При президенте Дональде Трампе это стратегия начала ускоренно реализовываться и под удар попал, прежде всего, Китай, его экспорт на американский рынок и его высокотехнологические компании. Также под тарифный пресс попали многие страны, поставляющие товары в США, включая союзников. Давление идет и на Россию, в первую очередь, в сфере ограничения ее поставок природного газа в Европу и современных военных технологий.
Трамп хочет изменить структуру мирового производства и торговли через перенаправление мировых инвестиционных потоков и цепочек добавленной стоимости в США, создание более благоприятных условий для национальных производителей как традиционной, так и инновационной продукции, а также добиться раскрытия для них рынков сбыта. Это должно обеспечить американское лидерство на ближайшие десятилетия. Готов ли Вашингтон, учитывая указанные тренды, делиться передовыми технологиями и знаниями с другими странами догоняющего развития до завершения технологического перехода? Пока здесь больше вопросов, чем ответов. Можно предположить, что в случае избрания на второй президентский срок Д.Трампа США все же будут больше сфокусированы на защите своих технологий и завоевании рынков для уже готовой продукции. На это указывает, например, подписанный в августе 2018 года Д.Трампом новый закон – «Акт о модернизации рассмотрения рисков иностранных инвестиций» (Foreign Investment Risk Review Modernization Act, или FIRRMA).
В свою очередь Китай не намерен просто так уступать США в инновационной гонке, и его серьезным козырем является население в 1,4 млрд. человек, которого достаточно для создания собственной технологической зоны. Для продолжения китайского технологического роста потребуются большие ресурсы. Однако неожиданно возникшее тарифное давление со стороны США, сложности с получением технологий и комплектующих от американских компаний, давление Вашингтона на своих союзников с целью ограничить их сотрудничество с Huawei в области мобильной связи пятого поколения стали для Пекина настоящей головной болью, вынуждающей его искать источники, способные компенсировать текущие и будущие потери. Одним из таких источников компенсации является реализация проекта «Один пояс – Один путь».
В этих условиях, как и в случае с США, актуальным становится вопрос о том, станет ли КНР делиться своими знаниями и технологиями, и помогать странам с догоняющим развитием создавать свою научно-технологическую базу? Пока лишь можно констатировать, что в экспортной технологической политике Китая продолжает преобладать схема продажи готовой продукции, оборудования и услуг в обмен на кредиты или полезные ископаемые.
Таким образом, можно сделать вывод, что, с точки зрения развития собственной научно-технологической базы нового поколения для инновационного и экономического скачка, вступление Узбекистана в ЕАЭС имеет как «плюсы», так и «минусы». Наиболее сложные моменты – это обеспечение устойчивости национального производителя, который не имеет достаточного опыта открытой международной конкуренции с участием развитых компаний, а также геополитический аспект, без которого сложно представить передачу знаний и прорывных технологий. Все это, безусловно, будет требовать не только тщательного анализа многочисленных вопросов на предмет рисков при принятии решений, но и реализации оперативных мер по скорейшему повышению качества управления, особенно на региональном уровне, что станет одним из ключевых элементов общего повышения конкурентоспособности узбекской экономики и бизнеса в условиях свободного рынка.
Рустам Махмудов
Экономическое обозрение №10 (238) 2019
Оставить комментарий